На фото – мечеть «Сердце Чечни».
Русские в Чечне за людей не считаются
Ирина Табацкова, бывший мэр города Коврова
– Ирина Владимировна, вы часто бываете в Чечне, там прошло ваше детство, там остались ваши родственники, как сейчас обстоят дела с русскими в Чечне?
– В Чечне русских практически не осталось, и причина заключается в том, что там в течение многих лет осуществлялся, по сути, геноцид русского населения. Если взять, к примеру, станицу Червлённая Шелковского района, где в советские времена я часто проводила лето у своих родных, то там на тот момент было порядка пяти тысяч русских дворов. Я училась в школе, где из 30 учащихся нашего класса было человека четыре чеченца, два ингуша и один нагаец. В разных классах было по-разному, но порядок цифр везде примерно был такой.
– Когда это было, в каких годах?
– Там я училась пятый, шестой, седьмой класс, соответственно, это были 1972-74 годы. Помимо этого меня практически ежегодно туда увозили на лето мои родители из Норильска, где мы жили.
– А в Чечне кто у вас был из родственников?
– В Чечне жили мои бабушка, дедушка и тётя. Русские. Вообще Шелковской, Наурский районы – это же бывший Ставропольский край, чеченцев там было крайне мало. Из пяти тысячи дворов все были русские. Сейчас там остался один двоюродный дядя, которого мы навещаем каждый год. Его жена умерла оттого, что её довели бандиты, угрожали ей, а у неё было плохое сердце. В общем, в начале 90-х там был полнейший беспредел. Русские, которые там остались и которым некуда бежать, там живут тише воды, ниже травы, стараются, чтобы их там, не дай Бог, не заметили…
– Пятый-седьмой класс – это 1970-е годы, – а как там развивалась ситуация в 1990-х годах?
– Когда распался Советский Союз, и к власти пришёл Дудаев, русских там ещё было очень много, но уже начался отток в Краснодарский, Ставропольский края, Воронежскую область. Казаки, которые жили в наших станицах, сначала просто не верили, что может что-то подобное начаться. Даже когда уже пришёл Дудаев, и в горных районах начинались эти движения против русских, они не верили, думали, что государство не допустит того, что произошло потом. Сейчас, когда все государственные структуры отдали чеченским силовикам, русские там могут работать только дворниками. А если русские и работают на каких-то более-менее оплачиваемых должностях, то это люди, имеющие хорошую профессиональную подготовку, без них бы там всё развалилось, но и там они за людей не считаются.
– Можете рассказать какие-то конкретные случаи из того периода, к примеру, в том же Шелковском районе, может, дядя рассказывал?
– Мою тетю убили в собственной квартире в 1996 году в Грозном после того, когда генерал Лебедь подписал так называемый «Хасавьюртовский мир» и орал «Аллах акбар», – всё это распространялось на дисках и продавалось на рынке, – вот именно в тот момент к ней в квартиру пришли люди. Она жила на улице Розы Люксембург, дом 2, квартира 26. Это в районе памятника защитникам Грозного в годы Великой Отечественной войны. Там когда-то был бульвар роз, и мы любили гулять по нему вечерами. Как давно это было…
Грозный вообще был очень красивым городом. Дом моей тёти Нади находится в престижном районе, в нём все квартиры были разрушены, но несколько квартир остались невредимыми, в том числе та, в которой жила моя тётя. К ней в квартиру зашли вооружённые люди и расстреляли в неё два автоматных рожка. Потом завернули тело в ковёр и выкинули со второго этажа на улицу. Мой родственник, что жил на тот момент в Червлённой, это 40 км от Грозного, узнал об этом только через две недели. Приехал, что он увидел – словами не передать – это было в августе, жара стояла. Они отвезли её в Червлённую и там похоронили на нашем кладбище.
– Жестокий случай, конечно. Это родная тётя?
– Да. А эти жёсткие случаи там тогда были повседневными. Поэтому я каждый год езжу на наше кладбище в Червлённую, это на другом берегу Терека.
– Когда в следующий раз?
– В этом году. Мы обычно на Пасху ездим. Даст Бог, в этом году получится… Нашему кладбищу там триста лет, там лежат все наши предки.
– Это русское кладбище полностью? Оно сохранилось, не разрушено, не осквернено?
– Оно, конечно, не в самом лучшем состоянии, не такое ухоженное, как здесь кладбища наши. Но это полностью русское кладбище, его по мере сил все последние годы содержат в основном те, кто приезжает проведать своих родственников из центральной России. Во время боевых действий мало приезжали. В последнее время стало посещать кладбище намного больше людей, что-то их тянет на родную землю. Они ухаживают за могилами, попутно общаются с теми, кто покинул родную землю много лет назад и вот решился, наконец, приехать на родину. В прошлый раз я приезжала, там тогда чувашский батальон стоял, они грозненский мост охраняли, эту часть Терека. Так я с солдатами договорилась, они помогли, вырубили молодой орешник, которым заросло кладбище. Хорошие ребята…
– Вы говорите, что там было пять тысяч русских дворов. А сейчас сколько осталось?
– Пять. Ну, может, шесть.
– Пять дворов? А всего, сколько дворов в селе осталось?
– Пять тысяч так и осталось. За бесценок скупили все дома у тех, кто поспешно уезжал оттуда в девяностые. Большинство домов и по нынешним временам очень хорошие, добротные, красного кирпича, так с имуществом прямо за бесценок и отдавали. Практически все чеченцы (за исключением тех, кто работает в силовых структурах) работают на Урале, в Сибири, в Норильске, Тюменской области. Чем они там занимаются, я не знаю. В самой Червлённой фактически живут одни женщины и дети…
– Чеченские?
– Да. Их мужья же все поближе к нефти и другим полезным ископаемым находятся.
– А откуда это известно?
– Я была на переговорном пункте, там же не работает мобильная связь, начала недавно работать, и то, только местная, чеченская мобильная связь. Там отдельная связь, своя, один оператор. Да и пункт переговорный работал на дизельном топливе, стояли генераторы, которые шумели так, что ничего не было слышно, и женщины-чеченки чтобы поговорить со своими мужьями вызывали кто Октябрьский, кто Тюмень, кто какие-то севера. Из чего я сделала вывод, что все эти новые жители Червлёной спустились с гор на равнину, у нас это называется плоскость, Ногайские степи, скупили всё по дешёвке, а все мужья живут в России, где-то зарабатывают хорошие деньги, потому что женщины все в таких бриллиантах, что и в России редко встретишь. Все женщины и дети разодетые.
– А дядя так же в этом своём доме живёт, один?
– Один.
– И что он рассказывает? Его там не притесняют?
– Раньше, когда 6-летние дети с калашами ходили, то притесняли, а сейчас он просто пенсионер, живёт тихо на пенсию. Вроде хватает. За газ они там не платят, за свет тоже, ни за что не платят. Всё бесплатно.
– Это у них такая социальная модель?
– У них в этом отношении коммунизм, но поскольку русских осталось единицы, то коммунизм этот в основном для местных жителей Чечни, за счёт остальной России.
– А русские не пытаются возвращаться в этот «коммунизм»?
– Если русский и приедет, его всё равно не возьмут на приличную работу.
– А почему? Были такие случаи?
– У моего дяди сын сейчас здесь работает в Коврове. Он несколько раз ездил туда, у него высшее образование, он закончил горно-металлургический институт в Орджоникидзе, в советское время работал маркшейдером на шахтах… Пытался вернуться на родину, закрепиться там, устроиться. Какой там, русских подпустят… Никаких русских, только своих.
– То есть в нефтяную промышленность русский не может устроиться?
– Практически он никуда там даже сейчас не может устроиться.
– Что говорят, когда он приходит устраиваться на работу? Специалисты же везде нужны…
– Говорят что нет вакансий. Могут предложить какую-то низкооплачиваемую неквалифицированную работу. Там на всех ответственных должностях работают только чеченцы, даже те, что ни в чём не разбираются, всё равно будут начальниками работать и русскими помыкать.
– Он приходит устраиваться на квалифицированную работу, ему просто отказывают под каким предлогом?
– Человеку, что называется с улицы, там вообще никогда не придёт в голову прийти и попросить работу. Обычно просят каких-то знакомых, друзей, родню…
– Известно, что нынешняя власть социально поддерживает население. Существует президентский фонд поддержки, реализуются специальные программы по возвращению русских, может туда обратиться?
– Да, я как раз хотела рассказать про «Кадыровский фонд». Мы как-то разговорились с одним местным жителем, – долго искали Интернет, нашли в частном доме, там какие-то тарелки у него стоят, он как-то умудряется через них телевидение ловить и кому-то его даже продавать, кабельное – не кабельное, как-то транслирует, – так он рассказал, что в самом Грозном был какой-то его знакомый – зубной техник. Так ему сказали – хочешь заниматься своим делом – будешь платить в «Кадыровский фонд». Он ответил – я подумаю. В общем, на следующее утро ни его, ни его семьи не нашли. И даже не пытались искать.
– А что сейчас в этой квартире, где жила ваша тётя?
– Да, я когда была в прошлый раз в Грозном, поехала разбираться на улицу Розы Люксембург, хотела узнать, кто убил тетю, полагая, что тот, наверное, её квартирой и пользуется. Со мной были мои сыновья. Три сына. Старший как раз в Грозном служил.
– И что вы там обнаружили?
– Я там обнаружила футбольную команду «Терек». Причём, там на площадке, – я же соседей всех знала, поскольку я там все каникулы проводила, все русские были, – эта команда заняла все эти квартиры второго этажа. Мы стучали во все двери, одну открыли молодые люди в зелёных повязках…
Мой сын служил недалеко от того места, где моя тётя жила. Недалеко развалины завода, военные прямо в цеху расставили палатки и там жили. Сын мой там служил по контракту три года. Положенный отпуск ему не давали несколько месяцев. Я пришла к генералу и выпросила, чтобы сына отпустили домой. Заодно решила разобраться с убийцами. Гришка, сын, тогда ещё маленький был, Ваньку с собой притащила. Из Коврова на личной машине приехали в Грозный, еле всё это нашли, потому что Грозный – не узнать, много развалин, некоторые улицы вообще улицами назвать было нельзя.
– А сын рассказывал какие-то случаи, как там с русскими обращались в тот период, когда он там служил?
– У нас там военные отдельно живут. Он после Грозного служил в Ханкале, так их за периметр даже не выпускают, потому что это опасно.
– То есть они на своей военной базе сидят и не выходят оттуда?
– Фактически да. Военные там редко самостоятельно выходят, только на «зачистки». Те, которые мост охраняют, например, чуваши, они уже много лет на этом мосту, а в бывшем детском интернате в нашей станице, там их база – половина – чувашские ребята, а половина – спецназ из Мурманска. Они тоже из периметра без нужды не выходят. На рынок могут сходить, в кафе, что в 10 метрах. В Шелковской станице, которая считается районным центром, наши, владимирские ребята работают по полгода, затем их сменяют краснодарские. Я туда тоже ездила смотреть, как там наши ковровские ребята служат.
Там как происходит: поступает сигнал – начинается операция. Их вывозят в какой-то лес, они у дороги в кустах сидят, наблюдают за дорогой. Потом их забирают из этих кустов и отвозят на базу. Я на задании своих нашла – в зарослях. Мы приехали в Шелковскую, какой год был, уж не помню. Помню, что были выборы президента Чечни. Командир сказал, что все на «усиленном» – на дороге в Червлённую. Пришлось возвращаться, останавливаться и в защитках искать ковровских ребят. Но они сами нас «нашли» – номера-то «регион 33», сразу своих заприметили – обалдели. Да ещё глава города…
Единственное, милиционеры, которые работают в отделениях, более-менее перемещаются свободно. Остальные сидят в периметре и никуда особенно не выходят.
– А вообще в Грозном русские встречаются?
– В периметрах военные живут.
– А вот гражданские русские?
– На улице – редкий случай. Мы даже когда шли по улице, ловили удивленные взгляды, даже «гаишная» машина как-то резко остановилась, проезжая мимо нас. Вылез чечен – поглазеть.
В Червлённой тоже был случай. Мы с мужем решили перекусить. А были в шортах, лето, жарко. Подошёл местный вояка, весь перепоясанный всякими браунингами американского производства. Рома понимает толк в оружии. У вояки чуть ли не ленты пулемётные, весь перепоясан ими, ножи, кинжалы, 5-6 пистолетов на нём висит в разных местах, вылитый пират. И говорит: «Вы где находитесь?»
Мы говорим: «В Червлёной». «Это вам Чечня, а не Россия». Я говорю: «Удивительно, а я думала, что Чечня – это и есть Россия».
Мы развернулись, пошли в сторону кафе, там недалеко, а он вслед: «Вас даже обслуживать здесь не будут, вы как одеты, как вы смеете ходить здесь в таком виде?» И всё это прямо напротив русского КПП, где стоит бедный солдатик в бронежилете, в каске, 35 градусов жара, он держит ручной пулемёт с треногой в руках. Ноги в берцах, в которых до мяса кожа изжаривается, а чечены ещё стоят, издеваются. Я думаю, что если бы мы встретились с этим «пиратом» чуть подальше КПП, то нам пришлось бы несладко.
– А как в кафе, обслужили?
– Обслужили.
– А как по Грозному передвигались?
– На машине своей.
– Не останавливали вас?
– Я не помню уже, если честно. Может быть, останавливали. Там везде останавливают, поэтому мне это как-то особо не запомнилось. Мне особо запомнилось, когда я сына своего забрала у генерала, ему не давали отпуск, положенный ему уже как месяц, и он мне дал отпускной. Мы посадили его в машину. Едем. На блок посту останавливают чеченские милиционеры – не имеете права возить русского военного на частной машине. Я говорю, так это мой сын, мы едем в отпуск. А им по барабану – мы сейчас кадыровцев вызовем, вам не поздоровится.
Думаю, что вымогали деньги. Там везде вымогают. Это на посту в Чернокозово. Нас часа три продержали, не давали проехать. Я вообще никогда своей корочкой не размахиваю, но это как раз был первый и последний раз, где я козырнула тем, что являюсь высшим должностным лицом города Коврова. Я сказала, что я им устрою – мало не покажется. Они у меня хотели забрать сына и отправить в какую-то тюрьму Чернокозовскую, где все эти боевики сидят. Говорят, вы оттуда его будете вытаскивать, потому что нам запрещено, чтобы русские военнослужащие… – я показала отпускной, сказала, что я его мать, я везу сына на своей машине домой в отпуск. Они знай своё – запрещено на частном транспорте военных перевозить, они должны ехать в сопровождении, а вы тут самодеятельность устроили.
– Наверное, опасно?
– Не потому что опасно, а потому что они думают, что мама сейчас выложит деньги. Вместо денег я им выложила корочку и сказала, что устрою им международный скандал, если у меня сейчас сына не вернут в машину. Они: «Вы нарушаете наши порядки, – и, тоже, – у нас здесь Чечня, а не Россия». Это у них любимая поговорка.
– Это наши военные говорят?
– Какие наши военные? Чечены стояли на блокпосту. Наши ничего не говорят, вернее, говорят, езжайте быстрее, пока светло…
– А по Грозному вы не передвигались пешком?
– Передвигались. Мы ходили в ту военную часть, где погиб во время второй чеченской войны один мальчик из Коврова. Это оказалось недалеко от того места, где мой сын служил, и недалеко от того места, где жила моя тётя. Мы туда тащились пешком, но, правда, не в шортах.
– Ну да. В шортах вообще ходить, конечно, не очень…
– Нормально. В жару в шортах… По своей земле буду ходить, как считаю нужным.
– В храм, например, в шортах не пускают…
– Ну, в храм никогда в голову не придёт даже в брюках ходить, а в жару по степям – почему бы нет?
– То есть не было проблем с перемещением по Грозному? Никто не докапывался?
– Но мы шли по главной торговой улице. Там везде наши части стоят, там, в принципе, много военных. Первые этажи переделывают в магазины, все они там строят, торгуют всякими спрайтами, кока-колой, жвачками. Меня удивил этот ассортимент, если честно. Они торгуют с учётом того, что всё это для военных. Везде шашлычные, пиво. Основной бизнес – обслуживание воинства нашего.
– А в Грозном есть православный храм?
– Есть один, но я там не была, потому что не знала. Я о нём потом прочитала в газете.
– Сейчас действует программа по возвращению русских в Чечню.
– Что вы говорите?!
– Признано на официальном уровне, что отток русских затрудняет модернизационные задачи, которые поставлены перед новым полпредом.
– Не только затрудняет. Они там просто не происходят. Потому чечены все уехали на заработки, работы нет, кроме как в милиции…
– Это чеченцы уехали. Русские же в основном уезжали квалифицированные.
– Русские уезжают семьями, с концами, а чечены уезжают – только мужчины – за длинным рублём.
– Но вот эта программа по возвращению русских в Чечню, она же действует сейчас…
– Если она действует, то как-то подпольно.
– Выделены бюджетные средства под неё…
– Ну, а что, мы не знаем, какие средства выделялись на восстановление Чечни и куда они подевались? Ведь недаром многие чечены на месте обычных домов, которые были раньше, например, в нашей станице, построили трёхэтажные дома из красного кирпича. Вокруг построили большие заборы, тоже из красного кирпича, которые сами стоят не один такой дом. Не знаю, для чего там делают двухэтажные глухие заборы, но явно видно, что деньги девать некуда.
– По этим программам не больно-то русские возвращаются, хотя бюджетные деньги осваиваются полностью…
– Потому что эти деньги уходят исключительно чеченам. Это моё мнение, конечно.
– А местная власть говорит, что у нас тут никаких проблем с русскими нет.
– Местная власть это кто? Назовите мне, сколько администраций в Чеченской республике возглавляют русские? У нас был в Червлённой один русский глава, так его быстро грохнули. Якобы из-за нефти…
– А что нужно сделать для того, чтобы русские действительно возвращались?
– Для начала русский президент должен быть в Чечне. Как генерал Ермолов.
– Тогда это не понравится чеченцам.
– Вот поэтому русские туда и не вернутся, хотя многие мечтают об этом. Вернуться на свои исконные земли, где мы жили и обеспечивали порядок на Кавказе более трёхсот лет…
